Рузвельт немедленно отправил Мосцицкому ответную телеграмму, отметив, что, «исходя из оснований, изложенных в моем послании, польское правительство желает согласиться на урегулирование разногласий… путем прямых переговоров или путем достижения примирения… Весь мир молится, чтобы Германия также согласилась на это». Однако Гитлер так и не ответил. Спустя несколько дней после объявления о подписании Пакта о ненападении французское правительство проследило за тем, чтобы все картины из Большой галереи Лувра и его выставочных залов были упакованы и перевезены в замок Шамбор в долине реки Луары. Остались только тяжелые скульптуры, которые сложно было перевозить. Британское правительство рекомендовало своим гражданам в Польше как можно скорее покинуть страну «ввиду угрозы обострения отношений между Германией и Польшей» [393] .
В Англии полученные известия были встречены с изумлением. Английская пресса не позволила правительству уйти от ответственности. Например, издание «Дейли геральд» расценило это как «преступное замешательство со стороны британского и французского правительства по отношению к России», добавив: «Нет оправдания этому предательству мира и европейской свободы, которое по своим масштабам превосходит то, что произошло в Мюнхене».
Лорд Исмей, который в следующем году станет начальником личного штаба Черчилля, признал: «Я не мог и рассчитывать на то, что наша запоздалая и лишенная реальных полномочий миссия в Москву была способна привести к каким-либо результатам» [394] . Однако, как и многие другие, он был поражен скоростью процесса переговоров между Гитлером и Сталиным. Казалось, что соглашение было достигнуто буквально за одну ночь.
Соглашение с Гитлером было настолько невероятным для Советского Союза, даже для членов Политбюро (особенно если учесть, что Гитлер уже столько раз повторял, что его «раса господ» разгромит славян и что советские лидеры – это «отбросы человечества»), что пакт никогда не упоминался ни на партийных съездах, ни даже в общественных речах. «Мы не могли признать того, что мы достигли соглашения о мирном сосуществовании с Гитлером. Сосуществование было бы возможным с немецким народом в целом, но не с гитлеровскими фашистами» [395] , – пояснял Никита Хрущев. Члены Политбюро лишь в частном порядке делились между собой мнением о том, что была надежда: до того, как напасть на Советский Союз, Гитлер с учетом существования данного договора прежде совершит агрессию против Великобритании и Франции.
Через девять дней после подписания договора, 1 сентября, вермахт напал на Польшу. Через восемь дней сражений не осталось ни одной польской дивизии: 450 000 человек были взяты в плен, восемьсот самолетов были подбиты или захвачены. 17 сентября Красная армия вошла в восточные районы Польши. Польша перестала существовать.
Соединенные Штаты предпочли расценить российское вторжение, как вспоминал Хэллл в своих «Мемуарах», как стремление Сталина «удержать легионы Гитлера от приближения к России… Мы [Рузвельт и Хэлл] не хотели ставить Россию на одну ступень с воинствующей Германией, поскольку это еще больше подтолкнуло бы ее в объятия Гитлера… Гитлер не отказался от своих амбиций по поводу России» [396] .
Не выражая это вслух, Рузвельт, тем не менее, был разъярен. Он упоминал коммунизм в своем послании к Джозефу Кеннеди, послу США в Великобритании, как «русскую форму жестокости» [397] и передал ему шутку: «Представьте, что у вас есть две коровы. Социалист возьмет себе одну и одну оставит вам. Нацист позволит вам оставить себе обе коровы, но будет забирать себе все молоко. А коммунист заберет обеих коров себе».
В ближайшие несколько недель Рузвельт созвал специальные заседания Конгресса для отмены закона о сохранении нейтралитета, чтобы позволить странам (Англии и Франции) приобретать у США вооружение. Правительство Германии незамедлительно обвинило Рузвельта в «несоблюдении нейтралитета». По словам Уильяма Л. Ширера, Гитлер всегда относился к Рузвельту с должным уважением и с примесью страха, но в течение этого года он стал относиться к Рузвельту как к своему сильнейшему врагу, ступившему на путь к мировому господству.
Сдержанная реакция Рузвельта на пакт Сталина и Гитлера принесла свои плоды осенью 1940 года. Гитлер хотел, чтобы Сталин направил Молотова в Берлин для обсуждения будущих планов в отношении мирового господства за счет Англии. Сталин, стремясь противостоять давлению со стороны Гитлера, настоял на том, чтобы визит Молотова в Берлин состоялся не раньше 5 ноября (день, когда Рузвельт должен был быть переизбран на третий срок).
Вскоре после подписания Пакта о ненападении Сталин сделал весьма показательное признание министру иностранных дел Турции: «Англичане и французы, и особенно англичане, не хотели заключать соглашения с нами, полагая, что они могут справиться без нас. Если мы в чем-либо и виноваты, так только в том, что не смогли все это предвидеть» [398] . Тридцать пять лет спустя Хрущев будет продолжать защищать необходимость заключения этого пакта: «Если бы мы не сделали этого шага, война началась бы еще раньше, и мы понесли бы еще большие потери. А так нам хотя бы была предоставлена возможность передышки» [399] .
Стоит отметить тот факт, что летом 1939 года Сталин получил послания от Гитлера и Рузвельта, но от Чемберлена или Даладье не пришло ни одного послания.
Ганс Франк, германский генерал-губернатор оккупированной Польши, 31 октября объявил: «Полякам не нужны ни университеты, ни средние школы. Польские земли будут превращены в интеллектуальную пустыню… Единственные возможности для образования останутся лишь для того, чтобы показать их безнадежность и подтвердить их этническую судьбу» [400] . Немцы действительно сдержали слово: когда Красная армия освободила Польшу, то не нашла ни одного здания школы, школьного оборудования, учебных материалов, ни одной лаборатории. То, что немцы не смогли уничтожить, было отправлено в Германию.
Глава 8
План «Барбаросса»
Сталин чувствовал, что неминуемое уже надвигается, хотя не хотел признаться в этом даже самому себе. К началу июня его здоровье, по свидетельству близких, настолько ухудшилось, что врач убедил его уехать на дачу в Сочи, чтобы отдохнуть там. Лицо у него пожелтело, глаза стали красными, а руки не переставали дрожать.
В течение последних нескольких лет Сталин жил в твердом убеждении, что Гитлер обязательно нападет на Россию, что это лишь дело времени. Он заключил договор с Риббентропом именно для того, чтобы выиграть это время. Еще с января 1941 года советские дипломаты, работавшие в разных странах мира, а также агентура широкой советской разведывательной сети отправляли в Кремль донесения, в которых говорилось, что Гитлер планирует вторгнуться в СССР в июне. Однако Сталин им не поверил. Он почему-то был убежден, что Гитлер не нарушит летом Пакта о ненападении. Советские военачальники пытались предупредить его, что вторжение неминуемо, но он редко принимал во внимание мнения других и еще реже следовал их рекомендациям. Поэтому наиболее близкие к нему соратники всегда подстраивались под него и не смели высказывать собственную точку зрения, если она отличалась от мнения Сталина. Многих несогласных с решениями Сталина жизнь научила держать свои возражения при себе. А такие деятели, как Ворошилов, искренне верили, что Сталин всегда прав, потому что он – великий вождь, он все видит и все знает. Когда советский посол в Берлине Владимир Деканозов доложил Москве о совершенно очевидных признаках подготовки Германии к войне против СССР, Ворошилов резко одернул дипломата: «Как ты посмел позволить себе спорить с товарищем Сталиным! Он знает больше нас, и он дальновиднее нас всех!» [401]