9 октября пресс-секретарь Гитлера Отто Дитрих заявил, что армии маршала Тимошенко и маршала Семена Буденного обращены в бегство: «Советская Россия лишена возможности обороняться. С мечтой Британии о втором фронте в войне покончено» [503] .

10 октября майор Йитон телеграфировал в Вашингтон, что скоро русские прекратят сопротивляться. (Гопкинс, который в июле беседовал в Москве с Йитоном, попросил военного министра Генри Стимсона оставить эту информацию без внимания. Он писал: «Я не могу понять, насколько вообще может быть обоснованной и объективной информация военного атташе, которую он черпает на улице или в общественном транспорте».) Тем не менее Стимсон был очень встревожен сообщением Йитона. «Это очень плохие новости из России, – писал он в своем дневнике. – У немцев большой успех, хотя и нет полной уверенности в том, что они смогут реализовать свои планы и завершить кампанию до наступления зимы» [504] .

Генерал-майор сэр Гастингс Исмей, начальник личного штаба Черчилля, полагал, что Москва падет в течение трех недель. Газета «Нью-Йорк таймс» в те дни писала: «Нас пока не покидает надежда, что русские армии могут быть спасены, что будет создан новый фронт». Газета процитировала заявление Рузвельта: «Для нашей страны настало время прекратить игру в кошки-мышки с Гитлером и, наконец, приступить к решительным действиям».

В Англии все больше людей требовало немедленных военных действий для спасения России. Популярным был призыв направить британские войска, чтобы они форсировали пролив и высадились на континент, обосновывая целесообразность такой операции тем, что Гитлер сосредоточил всю свою военную мощь против России и оставил все побережье от Норвегии до Испании плохо защищенным. Однако Черчилль был слишком далек от реализации таких планов. Он собирал силы для боевых действий в Северной Африке.

Через несколько дней Рузвельт провел пресс-конференцию, на которой объявил о том, что в последнее время в Россию было отправлено значительное количество военных грузов [505] . Потом он добавил, что вся военная техника и снаряжение, обещанные на совещании в Москве в октябре, включая танки, самолеты и грузовики, должны быть отправлены в Россию до конца месяца, причем бóльшая часть этой техники покинет порты США в двухдневный срок. Он также сообщил, что для того, чтобы обеспечить оперативную доставку грузов в порты, персоналу пришлось работать в прошедшие выходные.

Из Токио продолжала поступать военная информация от Рихарда Зорге. Доверие к нему возросло после того, как он сообщил точную дату германского вторжения. Теперь ему поручили выяснить, имеет ли Япония планы нападения на советский Дальний Восток на границе с Маньчжурией. 14 сентября Зорге сообщил, что Япония приняла решение не нападать на СССР. А в своем последнем сообщении от 4 октября он подкрепил такие сведения убедительными фактами. Сталин пришел к выводу, что у него практически нет выбора: ему предстояло либо отозвать с Дальнего Востока все охраняющие маньчжурскую границу войска, либо потерять Москву. Однако армии пришлось бы преодолеть огромное расстояние, многие тысячи километров, на что уйдут недели, пока они прибудут сюда. А чтобы японцы не рискнули напасть (что вовсе не исключалось, если бы они все же узнали, что граница почти не охранялась), передислокацию войск следовало провести максимально скрытно от Квантунской армии. По свидетельству советского историка Роя Медведева, 12 октября Сталин вызвал в Кремль командующего войсками Дальневосточного фронта генерала Иосифа Апанасенко и других высших офицеров штаба Дальневосточного фронта.

Геннадий Андреевич Борков, первый секретарь Хабаровского краевого комитета ВКП (б), вспоминает о срочном телефонном звонке Сталина, вызвавшего его в Москву.

«По аппаратной сверхсекретной связи мне позвонил Сталин… За годы моей работы на Дальнем Востоке, да и в других местах, Сталин никогда мне не звонил. Поэтому я был чрезвычайно удивлен, когда услышал в телефонной трубке его голос: “… Гитлер готовит наступление на Москву, у нас нет достаточного количества войск, чтобы спасти столицу“… В конце он еще раз повторил: “Вылетайте немедленно самым быстроходным военным самолетом…“

[Когда мы вошли, Сталин] пригласил [нас] сесть за длинный стол, покрытый зеленым сукном. Он сначала не сел, молча походил по кабинету, [потом] остановился против нас и начал разговор: “Наши войска на Западном фронте ведут очень тяжелые оборонительные бои, а на Украине полный разгром… Украинцы вообще плохо себя ведут, многие сдаются в плен, население приветствует германские войска“.

Небольшая пауза, несколько шагов по кабинету туда и обратно. Сталин снова остановился возле нас и продолжал: “Гитлер начал крупное наступление на Москву. Я вынужден забирать войска с Дальнего Востока. Прошу вас понять и войти в наше положение“.

По моей спине побежал мороз, а на лбу выступил холодный пот… “Речь уже идет не только о потере Москвы, а может быть, и гибели государства…“

Он разложил свои бумаги на столе и, показывая пальцем на сведения о наличных войсках нашего фронта, обращаясь к Апанасенко, начал перечислять номера танковых и механизированных дивизий, артиллерийских полков и других особо важных соединений и частей, которые Апанасенко должен немедленно отгрузить в Москву» [506] .

Борков вспоминает, что затем Сталин спросил Апанасенко, сколько у того противотанковых пушек, и, получив ответ, сказал: «Грузи и эти орудия к отправке!» И тут Апанасенко отскочил от стола и закричал: «…Ты что делаешь?!! А если японец нападет, чем буду защищать Дальний Восток?.. Снимай с должности, расстреливай, орудий не отдам!» Сталин сказал: «Успокойся, успокойся, товарищ Апанасенко! Стоит ли так волноваться из-за этих пушек? Оставьте их себе» [507] .

Один из генералов вспоминает, что Сталин предупредил их: «Вы должны сделать все, чтобы не дать японцам никакого повода для вступления в войну и открыть против нас второй фронт. Если вы спровоцируете войну на Дальнем Востоке, мы отдадим вас под трибунал. Всего хорошего!»

14 октября немцы прорвали линию обороны советских войск у Можайска, всего в 120 километрах к северо-западу от Москвы. Это означало, что Москву почти взяли в тиски. 16 октября Москву охватил ужас. Московскую милицию отправили на фронт. Город замер: на улицах не было автобусов, троллейбусов, не работал метрополитен. Толпы охваченных паникой людей – семьи с пожитками и багажом – стремились оставить город, в воздухе пахло гарью от сжигаемых в учреждениях документов [508] .

8 октября в Россию прибыли первые 48 истребителей «Кертис» «Р-40», полностью собранные и готовые к вылету. 13 октября Рузвельт телеграфировал Сталину, что через два дня из Соединенных Штатов будут отправлены 166 танков, через десять дней – 200 самолетов, 5 500 грузовиков – до конца месяца. Признаком охватившего Москву хаоса стала утеря из российского архива этой телеграммы. Пропала также следующая телеграмма Рузвельта от 25 октября, в которой сообщалось, что Россия окончательно и безоговорочно включена в программу ленд-лиза.

Учитывая неопределенность ситуации и приближение германских войск, 15 октября Сталин отдал приказ об эвакуации города.

Всем членам правительства, в том числе и Молотову, назначенному заместителем главы правительства, всему дипломатическому корпусу было приказано отправиться в Куйбышев, расположенный в месте слияния рек Самара и Волга в 950 километрах от столицы. Генштабу предстояло эвакуироваться в другой город на Волге. Научно-исследовательским институтам и театрам следовало отправиться в еще более отдаленные районы страны. Все важные объекты в Москве были заминированы, а архивы отправлены в Куйбышев.